НОВЫЕ МИФОЛОГИЧЕСКИЕ ИЛЛЮЗИИ:
“МЫ РОЖДЕНЫ, ЧТОБ СКАЗКУ СДЕЛАТЬ БЫЛЬЮ…”

“Преступен лжепророк, который вбил вам в головы благостную ложь”
(Жан-Поль Сартр, пьеса “Дьявол и Господь Бог”).

“Мы радуемся своей гордости и гордимся своей радостью.
Радуемся, потому что гордимся, и гордимся, потому что радуемся!”
(Из фольклора россиян).

Новый миф – алхимическая амальгама веры и знания - способен превратиться в золото идеологии. В становление мифа вносят лепту все – от политиков, священнослужителей до простых смертных. Обыватель - последняя инстанция. Если какой-нибудь алкаш поймает вас в пивнушке за лацкан пиджака и станет рассказывать про политику, - не исключено, перед вами очередной сторонник нового мифа либо его ниспровергатель. Суть одна: древний миф может быть новее нового. Мифология тотальна, как опиум, чума, оспа, халера, венерическое заболевание, микроб бешенства. Она неизлечимо уязвлена политической проказой. Тотальность неомифологии в соединении с тоталитарным обществом – страшная сила.

Каким образом, заколдованный камланиями политиков, воспринимает человек свою личную сопричастность, заброшенность в пространство российской действительности? Допустимо ли в старые меха традиции вливать молодое вино новых мифов? О патриархальных проявлениях тоталитаризма - рассадника новых мифов - пойдет речь.

Исследователи обращались к публицистике советской России в надежде ответить на поставленные вопросы. Обнаружилось удивительное: политико-идеологические штампы почти один к одному схожи с древними фольклорными образцами. Публицистика имеет авторство - фольклор всегда безымянен. Былины, эпос, сказки создавал народ, а не конкретный автор. Выяснилось, можно говорить о явлении, сродном фольклору, но им не являющемся, т.е. - об искусственном авторском фольклоре "сверху", точнее, о лже-фольклоре, или новом мифе.

Придворные писатели, поэты, художники (демьяны бедные, павки карчагины, налбандяны), а не народ, в своём творчестве по-лакейски чистили сапоги сильным мира сего, стремились популяризировать власть как народную, и сами становились "народными", получая из рук благодарных правителей награды, премии, звания. Воздерживаясь от многих теорий мифологического сознания (в рамках газетной статьи неуместных), попытаемся лишь обозначить тематику на материале России и Якутии, апеллируя к расхожим образцам ложного сознания.

Литераторам врать о режиме нужно было талантливо. Технология вранья породила, как беспристрастно утверждают ученые, основные блоки мифологем–метафор лже-фольклора. Их, по грубым подсчетам, всего семь (хотя и больше).

I. Метафора “поклонения” и “солярности”.

В любом закрытом обществе поклоняются, бьют челом тому, кто находится на вершине власти: великому князю, царю, самозванцу, председателю совнаркома, партийному генсеку, президенту, - кому угодно, лишь бы властвовал. Термин “солярность" (происходит от латинского “sol”, “solis”, т.е. “солнце”), будучи свойством, которое приписывается правителю, базируется на старинной языческой идее "верхнего мира" и поклонении духу солнца. “Солярность” созвучна древней восточной поэзии, имеющей опыт в возвеличивании вождей. Самодержцы Востока и России величались не иначе как "соколами", "горделивыми орлами", “лучезарцами”, "светоносцами", "светозарцами", "провидцами-озарителями", "красными солнышками". Эти штампы использовались пропагандой проецировались на политических деятелей, кремлевских “небожителей” как наместников божественных сил на земле.

В этой связи типичен стыдливо умалчиваемый в якутском литературоведении панегерик Платона Ойунского под названием “Оппозистан Боотур” (1927г.), где аппеляция к фольклорным сюжетам “правдивого воссоздания картины классовой дифференциации на селе” выплёскивается в курьёзно-юмористическую по нынешним временам терминологию: Ленин - “король революции”, Сталин - “князь трудящихся”, Троцкий - “коммунистическая голова”, Маркс - “апостол” и т.д.

II. Метафора "непогрешимости"

"Непогрешимость" обусловливалась функцией мифического общения правителя как безусловного авторитета с духами первопредков: "Сталин - это Ленин сегодня!", "Маркс-Энгельс-Ленин-Сталин - вожди мирового пролетариата!", “Говорим Ленин - подразумеваем партия, говорим партия - подразумеваем Ленин!". Легитимность автоматически (через уподобление и отождествление) обеспечивала "непогрешимость" и фантастическую способность вождей принимать "единственно верные", "подлинно научные", "правильные" решения в любой ситуации. Российские вожди были непогрешимей папы римского - без всяких догматов: “Там, где бег олений, северные огни цветут, о коммунизме, о Марксе, о Ленине заговорил якут” (Турсун-заде).

III. Метафора “сакрального центра”.

Понятие “сакральльность” происходит от латинского “cacrarum”, т.е. “посвященный богам”, “святой”). "Москва - столица нашей Родины!", "Друга я никогда не забуду, если с ним подружился в Москве!" В топонимике столицы Кремль, Мавзолей, Красная площадь - не просто географические объекты. Первопрестольная, начиная с Кремля (этого маленького городка в огромном мегаполисе), являет воплощённую святость. Отношение к Мавзолею простого труженика сопоставимо с отношением магометанина-паломника к священному камню Кааба. Златоглавая - "образцовый коммунистический город", представляет собой самое наилучшее, совершенное: радиальные автострады - Цветной бульвар, Садовое кольцо - как бы подчеркивают сверхсредоточие, концентрацию, централизацию. Тут всё самое-самое: театры, музеи, исследовательские институты, заводы, фабрики, вузы. Здесь рог изобилия, скатерть-самобранка, таланты и достоинства - вот что такое столица. От центра - до кольцевой автодороги действует Закон Святости: чем ближе к центру - тем больше святости.

Но даже за пределами Белокаменной сакральность пространства присутствует: чем дальше от центра – тем меньше святости. Понятие “101-го километра” – радиальное кольцо от столицы, запретная черта оседлости для ссыльнопоселенцев. Зона не обозначена на географических картах, но является не меньшей реальностью, чем колючая проволока и сторожевые вышки ГУЛАГ. Ни один контрреволюционный элемент не проскочит: “дорогие москвичи, доброй вам ночи!”.

Итак, “от Москвы до самых до окраин” - хотя везде разруха, тлен, запустение, воровство, в магазинах ничего нет - святость пространства не утрачивалась: "Широка страна моя родная!" Куда бы ни кинь взор - наткнёмся на государственные рубежи: "Границы всегда на замке!" Там стоит, как мифический Цербер у врат Аида, бдительный страж-пограничник Карацупа с умной собакой Тризором.

Поэт-олонхосут С.Зверев взахлёб поёт дифирамбы в “Сказании о великой Москве”: “Москва, тобой развеяна незнаний мгла! Москва, ты зори разума зажгла! Ведь ты обителью всегда была мужей искусств, науки и труда. Ты – центр, где рос и креп из рода в род великий русский богатырь – народ!”.

Писатель Сафрон Данилов в 1949г., нацепив на нос розовые очки, отправляется в творческую командировку на Колыму и попадает в прекрасный край, где “Советская власть открыла эру претворения в жизнь самой светлой меты”, о чем и повествует в очерке “Огни счастья”. И только потом, спустя десятилетия, читатель содрогнулся суровой шаламовской правдой “Колымских рассказов”, воспоминаниями Анатолия Жигулина, Льва Розгона, Александра Солженицына. Для узников колымских лагерей пространство Нижней Колымы являлось последним кругом ада, “эрой воплощённой смерти”, где время останавливалось и в нём, в безвременье, наступала вечность, после контрольного выстрела в затылок. Если не жалко пули: “Будь проклята ты, Колыма…”.

Ойунский, как бы предчувствуя скорую гибель, напишет для себя следующую эпитафию: “И после смерти – я хотел бы так, - чтоб телом моим бруствер укрепили и чтоб над ним взвивался алый стяг…”. Очевидно, знал правила игры. К счастью, он умер в тюремной больнице. Не его костями крупнокалиберные пулеметы конвоиров Дальстроя-КГБ в зоне вечной мерзлоты мостили трассы “Теплый Ключ – Хандыга”, “Якутск – Усть-Нера”, в других отдаленных местах. Когда не хватало провианта и тёплой робы, лишних зэков по разнорядке лагерное начальство Дальстроя “пускало в расход”, и трупы утилитарно ложились в бруствера сибирских трактов.

IV. Метафора "простого советского человека".

В пределах обжитого пространства, города, таёжного поселка, села, бездомной общаги, коммуналки формировался "новый" человек, “парень из нашего города”, скромный трудолюбивый гармонически развивающийся труженик-пахарь, сталевар, кочегар, плотник, кухарка, трудовой интеллигент, студент, служащий, ревнитель чистоты учения - политработник, - все они “кузнецы счастья”, живущие по катехизису "Морального кодекса строителя социализма", “честные, правдивые, добросовестные трудяги на благо общества”.

С.Омоллон опубликовал очерк “О советском человеке” (1949г.). С.Элляй искренно и самозабвенно пел алилуйя человеку труда: “Мы – те, которые сеяли хлеб, своей рукой выплавляли сталь, создатели кораблей, бороздящих моря, проложившие железные дороги…” Это они, романтики революции, воспевали “простого советского человека”. Г.Бястинов в очерке “История Капитона-ударника” рассказывает о якутском пареньке, спустившемся в горняцкий забой, как о типичном явлении, свидетельстующем о массовом вливании якутской молодежи в ряды рабочего класса.

Особенностью пропаганды в нацреспубликах являлось то, что объектом возвеличивания стал “великий русский народ”, после знаменитого тоста Сталина во славу этого народа. Идеологи немедленно распространили неудобный и нескромный для всех русских людей миф о “старшем брате”, о “руководящей роли русского народа во взаимоотношениях между ним и якутским народом” (Г.Башарин). Объектом сокрализации в период послереволюционного примитивного пролетарского новояза и традиционного мата сделался и “великий могучий русский язык”, от которого на самом деле не оставили камня на камне, породив нечто противоположное: русофобию.

V. Метафора "образа врага".

За пределами обжитого пространства - ощетинившийся боеголовками, опасный, “загнивающий” империализм, нафаршированный буржуями в черных шляпах-цилиндрах и невозвращенцами Мальчишами-Плохишами. Правда, и там, “за бугром”, есть "порядочные люди" - эксплуатируемые трудящиеся, мировой пролетариат, деятели коммунистических и рабочих партий, левое студенчество, прогрессивная интеллигенция (Мартин Лютер Кинг, Анжела Дэвис, Дин Рид, Джейн Фонда). Существование внешнего врага - гарант внутренней стабильности, замиренности и полноценного счастливого жития в пределах Совдепии: "Любимый город может спать спокойно...", "Если завтра война, если завтра в поход, если черные силы нагрянут...", “Броня крепка и танки наши быстры…” В нашем государстве - полный порядок. Даже стихийные бедствия происходят в рамках предсказуемости, "по плану"! Напротив, за пределами страны - сущий ад, царство хаоса, "вражеское логово", где живут "нелюди", "ползучие гады”, “гидры мирового империализма", "собаки", "шакалы", "акулы", лишенные элементарных человеческих качеств: они "лают", "каркают", "шипят", “брызжат слюной”. Там - средоточие зла, природной и общественной нестабильности. Там и проституция, и извержения вулканов, и наводнения, и авиакатастрофы, и наркомания, и преступность. У нас же извержения вулканов не происходят иначе, как по санкции вождя или вышестоящих органов.

Якутия 30-х годов. Период лютых репрессий, “обострения” классовой борьбы и уничтожения кулачества как класса. Суорун Омоллон пишет рассказ “Пионер Чечёски”. Сельский пионер Чечёски люто ненавидит своего отца-кулака, злокозненно не желающего сдавать свою скотину в колхоз. Мальчуган сообщает, куда надо, и папаню арестовывает НКВД. Пионер Чечёски, как и Павлик Морозов, жертвуют родственником. Конфликт отцов – “врагов народа” и детей – “друзей народа” высвечивает реакционное прошлое, прогрессивное настоящее во имя светлого будущего. Омоллон учит коллег по перу: “Нам нужно активное отражение действительности прошлого, беспощадно раскрывающее гниль строя того времени” (Кыым, 09.08.28г.). С ним солидаризируется Н.Мординов: “Мы должны содействовать разоблачению и разгрому поползновений классовых врагов” (“Кысыл ыллык”).

В борьбе против “врагов народа” и “националистов-конфедералистов” “пролетарский писатель” П.Ойунский, отрицая посредническую роль интеллигенции в диалоге с народом, докладывал в газете “Кыым”: “Ксенофонтов – свихнувшийся белобандит, стоящий во главе буржуазной партии. Народ должен понять, что ему не по дороге с богачами-саха и буржуазными интеллигентами. Его и их интересы противоположны”.

VI Метафора "борьбы и преодоления".

Борьба осуществляется не только в отношении классового врага. Она автоматически распространяется на природу и всю хозяйственную деятельность. Образ "борьбы" приводит к военизации жизни. Сугубо мирная деятельность подпадает под понятие "трудового фронта". Идет "борьба" за повышение производительности труда, за выполнение и перевыполнение, за уровень квалификации. Сама природа становится пассивно-страдательным объектом борьбы и преодоления: "Мы рождены, чтоб сказку сделать былью, преодолеть пространство и простор...", "Нечего ждать милости от природы!" Рукотворный активизм человеческой энергии направлен на "подчинение", "покорение", "укрощение" природы - вплоть до угрюмбурчеевских проектов поворота сибирских рек вспять (удивителен пророческий дар Салтыкова-Щедрина!).

На фразу вождя “Жить стало лучше, жить стало веселей!”, известный якутский поэт, автор одной из версий “Олонхо” и “Красного шамана”, отвечал оптимистическим стихотворением: “Я судьбой своей доволен – радости предела нет! Это счастье бесконечно…”. Далее почти калькировалась на якутском языке песня “Мы рождены, чтоб сказку сделать былью…”. Текст в обратном переводе на русский звучат следующим образом:

“Новые дни сказке сродни, спорить вы с ветром начнёте, как на ковре самолете, взмыв на крылатых машинах, вы облетите равнины сквозь облака! Если трудиться упорно – Солнце вам будет покорно, реки вам будут подвластны, Родина станет прекрасней. Это расцвет на сотни лет!”

Литературная критика, разбирая очерк С.Омоллона “Сотворим природу” (1948г.), утверждала: “Явственно слышен мотив покорения природы. Это оправданно, ибо означает обретение человеком некой власти над природой, конец его подчиненности стихии. Житель северного края мечтал об этом на протяжении веков”.

VII. Метафора “отказа от истории”.

Нисправергательский активизм, захлестнувший страну после 1917г., а также в перстроечный (1986-1991гг.) и постперестроечный этапы (1991-1998гг.), находит основу в сакральности имени, неизбывной вере "цивилизованного" вандала в возможность магического воздействия на действительность путем переименования оной. Легче переименовать, чем преобразовать. Проще порушить и осквернить, чем строить и возрождать. Стремление казаться, а не быть, думать одно, говорить другое, делать третье, - типичные черты. Попытка подвергнуть опале, репрессировать историю, изъяв у обозначаемого обозначение - воистину дикарская утеха. Жертвой топонимического экстремизма стала российская культура и история.

По странной прихоти, пощадили лишь гидронимы (названия водоемов, озёр, рек, морей), что, впрочем, не распространялось на искусственные гидротехнические сооружения, возводимые рабами-заключенными (Волго-Донской, Беломоро-Балтийский каналы и проч.). Переименовательский реваншизм - стремление отринуть, перечеркнуть, предать забвению предшествующее наследие, как если бы его никогда не существовало: новое летоисчисление, новые ценности, новые идолы, новая вера, - всё ориентировано на доказательсво, будто судьба предков - не есть история, но лишь предыстория. Задээспэшенную память хранили в спецхранах и архивах. Плясали на могилах отцов.

Отказ от “родимых пятен капитализма” сопровождался мрачной, если не зловещей, критикой и самокритикой 30-40-х годов. Атмосфера взаимных “товарищеских” междусобойчиков-проработок в среде классиков пролеткультовской младоякутской литературы напоминала драку пауков в банке. C.Кулачиков-Элляй играл роль воинствущего безбожника и был готов, вслед за рапповцами типа Маяковского, сбросить за борт в набегавшую волну шаманизм с парохода современности. Он, убежденный атеист, не мог принять, как сам выразился, “славословия пантеона якутских божков”, ибо “Олонхо придумано для умиротворения улусных трудяг”, а “разбойник Манчары – не наш герой, ему место лежать в мусорном ящике”, и азартно нападал на Кюндэ-Иванова – ревностного критика “националистической интеллигенции” и “правого попутчика”, который так сокрушался, что в “якутской литературе больше фигурирует шаман, а не трактор”. Бедняга Кюндэ, чтобы доказать лояльность режиму, критикует А.Софронова, П.Ойунского, Н.Мординова, А.Кулаковского. Мординов обвиняет Элляя в “зазнайстве и звонких фразах”, “в систематической травле Кюндэ”, клеймит рупор злостных конфедералистов-ксенофонтовцев из “Чолбон” - в “буржуазном либерализме и мещанстве”. Беспомощные “Чолбоновцы” не могут ответить, своим бывшим коллегам, т.к. хлебают тюремную баланду вместе с примкнувшим к ним А.Сафроновым. З.Гоголев ругает В.Леонтьева, тот набрасывается на П.Ойунского, характеризуя последнего как “буржуазного реалиста-фотографа”. С.Омоллона (о ужас!) З.Гоголев обзывает “явным агентом классового врага” и упрекает, что Омоллон не “соответствует занимаемой должности чиновника наркомпроса”. Ойунский и Мординов навешивают на Кулаковского тавро “просвещенного барина”, “проводника буржуазно-националистических идей”, “теоретика белогвардейского движения”. Им вторит партийный бонза, лидер Якутского обкома ВКП(б) Н.Окоемов: “Да, Кулаковский – певец феодального строя, выступающий за народ … из реакционно-националистических побуждений”, однако, ребята, “нужно учиться у Кулаковского”. На Мординова указывают пальцем и шепотом пытаются навесить на него ярлык “проводника руссификаторских идей”. Еще бы, ведь он, вместе с Кюннюком Урастыровым, иронизировал над исполнением хоровых песен осуохай и утверждал, что “выражать новое пролетарское содержание посредством старых прадедовских сиротливых завываний-мотивов – всё равно, что петь “Интернационал” на церковный мотив”.

Впрочем, все они – ярые “руссификаторы-интернационалисты”. Всю жизнь только тем и занимались. Это уж потом, в начале 90-х годов другие непуганные омуковские поколения типа Ивана Уххана, поездившего на пантюркистские курултаи и славянофобские посиделки, начали заучено повторять чужие слова о “некоренных и пришлых” руссификаторах. Наивно, смешно и старо, как мир.

Мытарства коммунистического “идеала” сквозь призму новых мифов.

Отношение ко времени имело нюансы, претерпевало определенные изменения. После 1917 года не только троцкисты, но и большевики, истово веровали в скорейшее торжество мировой перманентной революции. Идеал находился совсем близко. Гражданская война внесла поправки в теорию. Тезис о возможности построения социализма в одной или нескольких странах стал постепенно преобладать в книжках по политграмоте, а идеал (построение социализма и коммунизма) был вынесен в пределы обозримого будущего.

За единицу измерения планово-поступательного продвижения к идеалу взяли пятилетки, выполнение и перевыполнение которых подстегивало энтузиазм масс, одержимых прекраснодушной идеей победы над временем: "Даешь, пятилетку в четыре года!", "Время - вперед!" Это уж потом, на излёте планов громадя, пришло похмелье: “Пускай работает Иван, выполнят план!”, или, как скептически говорят изверившиеся якуты: “У государства шея жирная – всё выдержит!”

В 30-50-х годах советские мифы фокусировались на одну точку - личность Сталина. Идеал максимально приблизился: он находился по хронологической шкале уже не впереди, не сзади, а здесь и сейчас и персонифицировался конкретным "вождем мирового пролетариата", “усатым горцем”.

Хрущевская оттепель опять опрометчиво приблизила победу "коммунизьма", указав точный срок (1980 год): "идеал будет воплощен при нашей жизни!" Каково! Кто бы мог подумать, что в сей вздор верили истово? Увы, "славные добрые времена застоя" окончательно доканали идеал. Наметился кризис доверия, по мере неумолимого (ведь время необратимо) приближения “идеала”. Отчаянная попытка идеологов брежневской конституции в 1977 году спасти “идеал”, отодвинув его на неопределенное будущее, не смогла остановить агонии утопической мечты. Стало очевидно, что российская государственность лишь прикрывается коммунистической идейностью, как ширмой.

Разумеется, кризис мировой соцсистемы имел сложную подоплеку. Отвлекаясь от государственного рэкета, грабежа и других хитроумных способов паразитизма, необходимо признать, важность пространственно-временных представлений человека, вовлекаемого в исторический поток и зомбируемого той или иной системой идеологических предрассудков во имя сокрытия банальной истины: власть в России всегда выступала как самоцель, драла с народа три шкуры и постоянно бессовестно лгала, но обязательно в рамках неомифологической схемы: есть солярный и непогрешимый вождь, есть сокральный центр и пространство “нового” советского человека, есть враги во вне и внутри, с которыми нужно бороться.

Постперестроечное время атомизировало пространство, разукрупнило его на княжества, ханства, бекства, жузы, эмираты, улусы и внесло коррективы в идеал. Вернее, их, идеалов этих, стало много. Что не удивительно в период центробежной смуты, хаоса, разрухи, внеэкономического существования и схлопывания (коллапса) по шкале времен куда-то назад, к идеалам новых-старых феодализмов, национальных по форме – неоколониальных и кампрадорских по содержанию - с преобладающими чертами местечковой этнонациократии и восточной деспотии (всяк на свой лад). Тоталитаризм реликтовым эхом ушел в регионы под внегласным лозунгом “время, назад!”. Финал “борьбы за тоталитарное наследство” - “парад суверенитетов”. Будто некий злой рок шарахнул по помпезному имперско-совдеповскому зеркалу и оно, хрястнув, весело рассыпалось на мелкие кусочки. Дурная примета! Свара за свой кусок разбитого стекла пьянила ненасытную свору местных князьцов: лопали суверенитет до пуза и каждый правитель имел возможность поглядеться в зеркальное отражение и увидеть там свою самозванную физиономию, венчаемую то ли короной, то ли шутовским колпаком с брякунцами. Но самое страшное – в том, что мера ответственности лидеров новотитульных суверенизированных гособразований к самим себе, своему податному населению, к народам и друг к другу оказалась нулевой. Они оказались неспособными платить по счетам. Они так и не поняли, что экономический суверенитет – это сфера частного права, а не этнического, кланового, кастового или какого бы то ни было иного.

МИФЫ ПОСТПЕРЕСТРОЕЧНОЙ ЯКУТИИ

В регионах пространственно-временные “нововведения” повторялись в виде фарса. Характеристики официального времени и пространства земли Олонхо, по манию саха-якутского президента, свидетельствовали, казалось бы, в пользу наступления заповедного "золотого века", от которого ожидается, что он не будет иметь аналогов по “стабильности и благополучию”.

Ритмике совдеповских пятилеток предпочли языческую годичную цикличность, венчаемую солнечным праздником Ысыэх и сакральными хороводами по часовой стрелке. Каждый новый год приказным порядком объявлялся каким-нибудь словом. Предполагалось, что вновь объявленный год будет лучшим, чем предыдущий. Будущее представало как запланированная, полностью управляемая реальность под сению эйфории суверенизации. К сожалению, краткосрочные “идеалы” якутского правителя терпели поражение за поражением. Провалились практически все особые “президентские программы” (их было с полдюжины!). Провален Год Арктики, Год матери и ребенка, Год молодежи, Год малых народов Севера.

Открытие нового геополитического пространства - так называемой завиральной “циркумполярной цивилизации” – из той же оперы пустозвонства. Цивилизация мамонтов и вечной мерзлоты? Цивилизация заброшенных старательских поселков? Цивилизация разрухи и запустения, дикой природы, резерваций и грядущего забвения? Цивилизация агонизирующей Вилюйской ГЭС-3 и недостроенной железной дороги? Правителю важно было провозгласить ритмику поступательного движения республики - не важно куда! Лишь бы отчаившийся народ слепо, как стадо баранов, верил посулам и фантазиям пастуха-мечтателя. Нет уж, дудки! Над главным тойоном тайно посмеивалось даже ближайшее окружение: “Циркулем до по кумполу!”, “Цивилизация - сифилизация!”.

Эпидемия переименовательства охватила Якутию в начале 90-х годов. Улицы, библиотеки, просветительские заведения, торговые точки, стадионы и даже республика получили свежеиспеченные названия. Отсутствие достижений в хозяйстве, культуре, образовании, науке подменялось расхристанным словотворческим угаром, камланием политикантствующих “шаманов”, щедрой раздачей почётных грамот и званий. Президентский департамент наград не знает отдыха и поныне: по-стахановски пашет. И скоро “заслуженным работником” у нас станет каждый третий официальный трутень – только лишь потому, что ему стукнуло 40, 50 или 60 лет.

Новая титулатура республики? А что будет, если какой-нибудь озорной дядя Сэм возьмет с похмелья и переименует американский штат Мэн на Мэриленд, а Мэриленд – на какой-нибудь Бумбранстан? Также получилось с вынесением за скобки, гордого названия Якутия на безграмотную, из трех букв аббревиатуру “РС(Я)” с гербом-пиктограммой “всадника-инопланетянина”, восседающего на безобразной первобытной кляче о пяти ногах. Также - с изображением солярного духа “верхнего мира” – солнца на сюрреальных титульных знаменах, двоевластно соседствующих с российским триколером. Также - и с изъятием имени Пушкина на вывеске республиканской библиотеки. Сюжет, достойный анекдота: имя поэта упразднили во славу какого-то мелкого местного революционера-крикуна типа Петруши Верховенского (из романа Достоевского “Бесы”). Фамилии местных руководителей, учеников ссыльнопоселенца и будущего пособника цареубийц Мойши Губельмана (Е.Ярославского), превратили в “святую троицу” мучеников за веру, возвели в ранг непогрешимых и склоняли на все лады - без меры и удержу, в самых возвышенных тонах.

Метафора “преодоления пространства и простора” – особая статья в бюджете расходов по содержанию якутского президента. Трудно подсчитать, во что обошлись бесплодные бесчисленные разъезды его, – главным образом, по заграницам, под прикрытием фигового листка какого-то там ни кому не нужного “Северного соглашения” - еще один повод шастать на казенный счет по заграницам. Кажется, президент не побывал только на Мальвинских островах. Зато поиграл в футбол на Северном Полюсе. Кто-то из местных прозаиков по этому поводу в сердцах обронил: “Вот там бы и оставался!” Преодоление лично якутским царьком международных пространств и континентов достойно рекордов книги Гиннеса в области халявного туризма. Заморские вояжи принесли республике только разорение: бездарно главный тойон за счет налогоплательщиков растранжирил финансы, пустил по миру всё и вся, превратил алмазно-валютный и золотой фонд в кормушку номенклатурных ратей. Если посчитать основательно, фантастические суммы всплывут! Возможно, руководствовался благими намерениями? Быть может, любил свой народ? Не хотел ему ничего плохого? Даже взывал с высокой трибуны к этническому солидаризму? Да не сумел. Не справился. Наделал непоправимых ошибок. Самоустранился от ответственности. А, кажется, в начале правления был вправе предвещать, вслед за пробуждающимся шаманом Кулаковского: “Наше солнце взошло, сородичи дорогие мои!” Такое право президент давно утратил: не взошло солнце – взошли поганки словоблудия. Единожды солгав, кто тебе поверит? Что осталось простым смертным? На двоих сигарета и пара “бычков”? Шаманические прозрения: “Почему, не пойму, зашлась от боли душа? Неужто бедная благодать саха низринута будет в прах? Доверчивый, душу утратит свою народ мой потеряный, как дитя? Неужто со света исчезнет он, развеясь, как прах?” Вице-президентские бордюры и президентские дворцы на фоне убогих лачуг? Допрезидентились? Досуверенитетились? Так и живём: без идеалов и штанов. В преддверии лютого холода, жуткого голода и смутно угадываемой беды.

Не случайно постперестроечные обманутые поколения пытаются обрести иные мировоззренческие, не столь идеологизированные, основания, которые вписались бы в шкалу ценностей, отличающихся от мифов и идеалов-иллюзий промотавшихся правителей. Разительные перемены, происходящие в нравственных предпочтениях россиян, указывают на отчаянный поиск сокрытых ресурсов духовности, освоение которых обеспечило бы приемлемые способы самоопределения, самоорганизации и самоуважения человека в истории.

Ныне Евразия пребывает в предстоянии выбора. Коммунистическая западническая мечта, укорененная на восточной и евразийской почве, не утрачивает привлекательность. И - не случайно ли? - выбор начинает склоняться в сторону опять-таки уравнительных мифов, т.е. очередного безумного шарахания в губительную крайность азиатчины, очередного фрейдо-марксизма и фашизма, когда пространственно-временные предпочтения механически меняют знаки и смыслы - с положительного отношения на отрицательное. В противоположностях Востока и Запада - загадка цивилизационных, культурных и исторических судеб России. Между этими двумя мирами имеется возможность обрести свой путь, свою историческую судьбу, своё будущее.

Существует, впрочем, извинительная точка зрения, согласно которой десокрализация, т.е. расколдование, политических эпох в пространстве нового мифологического мышления принципиально невозможна. Время разбрасывать камни – время собирать камни. Время низвергает старые мифы - время порождает мифы новые, чтобы они были опровергнуты вновь…

В.С., октябрь 1998г.