Как и при каких обстоятельствах состоялось знакомство? Начну с того, что семейство Семёна Ивановича Николаева-Сомоготто соседствовало с нашей семьей в ЯФАНовском доме (Якутск, ул. Ярославского, 30/2), построенном в 1973 г. В подъезде упомянутого черырёхэтажного дома проживало много известных учёных и общественных деятелей: директор Института геологии, чл.-корр. АН СССР Виталий Ковальский; соратник моего отца - космофизик Дмитрий Данилович Красильников (теоретик широких атмосферных ливней - потоков жёстких излучений Галактики, впоследствии - лауреат государственной премии СССР), Юрий Степанович Уржумцев (чл.-корреспондент РАН, экс-директор Института физико-технических проблем), Мария Кузьминична Гаврилова (климатолог, впоследствии - академик, экс-секретарь АН РС(Я) и её муж Василий Афанасьевич Босиков (впоследствии - шеф Высшей школы музыки) и другие.
Конечно, жители четвёртого подъезда воспринимались мной как обычные соседи. Никакого пиетета по отношению к ним не испытывал. О каком бы то ни было общении, кроме дежурного «Здрасте», не могло быть речи: возрастная дистанция исключала общность интересов. И - важный момент, о котором ранее я не знал, не имел ни малейшего представления: соседями по подъезду оказалось семейство Семёна Ивановича и Варвары Николаевны Николаевых. Они на четвёртом, а мы - на первом этаже.
По-настоящему довелось познакомиться с Семёном Ивановичем лишь с подачи моей мамы - Галины Филипповны (первый паленолог Института геологии ЯФСО АН СССР), знавшей его по работе в ЯФАНе: она сказала, что мной интересуется некий «Сомоготто», что желал бы встретиться, т.к. я прибыл из московской аспирантуры. А ему, ранее учившемуся в Ташкентском университете на востоковедном факультете, было любопытно узнать какие-то новости из жизни московских коллег - да и вообще просто по-настоящему познакомиться.
В то время я испытывал дискомфорт: присутствовало ощущение невостребованности. Кафедра всеобщей истории Якутского университета без всяких объяснений отказала мне, «целевику», в трудоустройстве после прохождения аспирантуры в головном учреждении - ИВАН СССР. В самостийном Якутском госуниверситете мне сообщили: мол, вакансий нет и было бы славно, если бы ты, парень, пошёл "на все четыре стороны". Несмотря на хлопоты проф. Г.П. Башарина и синолога Е.С. Сидорова, - пришлось пребывать, т.с., в подвешенном состоянии. Помог зав. кафедрой В.Д. Михайлов:
- Иди ко мне на кафедру философии.
По странному стечению обстоятельств и приблизительно в то же время г-жа Валерия Викторовна Дуглас (в ту пору ответсекретарь журнала «Полярная звезда», ныне жительница Канады, г. Ванкувер), «под страшным секретом» показывала мне гранки одной статьи, подписанной странным именем «Сомоготто». В статье, которая так и не была издана из-за давления «заинтересованных лиц», излагалась теория «вывернутой перчатки», про палеоазиатский полиэтнический автохтонный субстрат (эвены, эвенки, юкагиры, долгане и др.), который, чтобы уйти от фискальной политики России, в массовом порядке «записывался в якуты» в XVII в. И не от хорошей жизни, а чтобы избежать давления т.н. «классной системы» - ясачной политики Якутского воеводства. Статья произвела огромное впечатление: да как же он осмелился! Так что к встрече с таинственным «Сомоготто» был немножко подготовлен. Хотя, как впоследствии выяснилось, и не очень. И вот, когда мне сообщили, что таинственный «Сомоготто» - тот самый наш сосед Семён Иванович Николаев, коего ранее я многажды видел в нашем подъезде на протяжении многих лет, начиная с 70-х гг., то я был удивлён вдвойне.
Если гора не идёт к Магомету, то Магомет идёт к горе: вскоре, Семён Иванович, не дождавшись моего визита, сам пришёл в гости (что, кстати, лишний раз доказывает его демократичность и простоту в общении). Не просто красивый жест, а характеристика настоящей личности, для которой не существует барьеров и условностей. Мы здорово поговорили и поспорили обо всём. Конечно, я рассказывал ему об о Саурском (апрельском) перевороте 1978 г. в Афганистане, и последующих режимах Нур Мухаммада Тараки, Хафизуллы Амина, Бабрака Кармаля, Мухаммада Наджиба. Но это так, общий контекст. С.И. Сомоготто постепенно перевёл разговор на этнологию: пуштуны, хазарейцы, нуристанцы. Далее плавно подошли к этногенезу автохтонов Севера. Тогда-то непосредственно (из уст самого автора) довелось получить в пространных комментариях ошеломляющую информацию об оригинальной концепции, доказывающей местное происхождение якоцьцев (якутов). И не предполагалось, что всё это столь серьёзно и основательно. Не обладая специальной подготовкой по истории и этнологии региона, но преисполненный гордыней «всезнайства», я, было, пытался возражать, апеллируя к своим скудным сведениям, отсылками на авторитет академика А.П. Окладникова и прочих сторонников «южного происхождения»:
- Семён Иванович, ну, что за вздор Вы мне внушаете! А как же знаменитая концепция о гулиганах-курыканах? А куда определите доводы А.П. Окладникова и его 1-й том «Истории ЯАССР»? А знаменитые Шишкинские пиктограммы?
Сомоготто терпеливо разъяснял:
- Иные всё ещё делают своим объектом неких «курыкан». Данный термин - лишь неверное прочтение А.П. Окладниковым орхонских «юч хори хан», которые фактически не читаются как «курыкан». Китайский термин «гулиган» также не прочитывается как «курыкан». Язык и местожительство «юч хори ханов» остались невыявленными. А что до шишкинских писанниц (наскальных рисунков в верховьях р.Лены), то и вообще нелепо выносить изображение иноплеменного всадника в качестве герба республики.
В возражениях С.И. Сомоготто был несокрушим, подбрасывая всё новые ошеломляющие факты, доводы, аргументы. Было над чем призадуматься. Ведь специфика отечественного Северо-Востока являлась самой таинственной загадкой для этнологии, исторической географии всей Северной российской Евразии, и даже Америки.
Стало ясно, что передо мной - автор новейшего направления, базирующегося также и на проблематике ландшафта, т.е. с учётом экстремальных природно-климатических условий, а следовательно, и особенностей хозяйства. В том-то и состояла вся закавыка. Любая этническая экспансия по вектору «Восток-Запад», а тем более «Юг-Север» должна предполагать специфические условия ландшафта для распространения этносов на той или иной территории. Так, по крайней мере, учил Л.Н. Гумилев, статьи которого впервые приходилось читать в журнале «Природа» ещё в 70-х гг. Однако Лев Гумилёв никогда детально не занимался сибирской (а тем более суровой приполярной и арктической) проблематикой нашего экстремального ландшафта. У Гумилёва - при всей его эрудиции - имелась своя ниша - тюрки, Великая Степь. Кроме того, ещё в XVIII в. французский мыслитель Шарль Монтескьё основал теорию «географического детерминизма» - пусть и вульгарную по нынешним критериям, но достаточно привлекательную, имеющую шансы (при последующей доработке) получить выход на выявление фундаментальных закономерностей в самоорганизации и эволюции общества. Поиск этих закономерностей, выявление их, объяснил бы и внёс ясность в тайны и загадки древней, средневековой, новой и даже новейшей истории сибирских этносов, а также (и самое важное!) полиэтнических родо-племенных субстратов, населяющих обширные территории Сибири, всего необъятного Северо-Востока. В этом смысле аргументацию С.И. Сомоготто можно квалифицировать как логическое продолжение идей именитых предшественников (Ж. Бобен, Ш. Монтескьё, Г. Бокль, Ф. Ратцель, Э. Реклю, Э. Хантингтон, Л. Мечников, Л. Гумилев и др.), т.е. его концепция (в методологическом смысле) появилась хотя и не на пустом месте, но обладала потенциалом новизны. Таким образом, она, эта концепция, созвучна с традициями научных сообществ, является их неожиданным продолжением с элементами сенсационности. Северо-восточная специфика до исследований С.И. Николаева-Сомоготто во многом казалась несопоставимой с предшествующими авторитетными исследованиями и (специально подчеркиваю!) может по праву претендовать на первооткрывательский статус.
Общинный строй народов Европы, Азии, Африки и Америки, описанный в классических работах (Ю. Мезер, Г.Л. Маурер, Г. Ганссен, Г. Брунер, А. Гакстгаузен, К. Бюхер, К. Ламрехт, К.Т. Инама - Штернегг, О. фон Гарке, Н.Д. Фюстель де Куланж, А.Э. Сэ, Л.Г. Морган, К. Маркс, Ф. Энгельс, Р.Г. фон Гнейст, Г.В. Плеханов, А.А. Богданов-Малиновский, Н.П. Павлов-Сильванский и многие др.) разительно отличается от социального строя сибирских народов, уникальное устройство родоплеменной специфики которых консервировалась, так сказать, Его величеством вечной мерзлотой и почему-то никогда не исследовалась в должной мере (если абстрагироваться от трудов историка аграрных отношений Г.П. Башарина). Не исследуются данная проблематика и поныне.
Напротив, именно труды С.И. Сомоготто, хотя напрямую никогда и не затрагивали проблематику племенного состава и общинности (шире - социального строя) у северных народов (если перефразировать К.Маркса) могут в перспективе послужить «ключом к восточно-сибирскому небу», т.е. наметить подходы к дешифровке пресловутого АСП - «азиатского способа производства» («Asiatic mode of production») - с его восточно-сибирской реликтовой спецификой, погружение в которую способно прояснить особенности социального (родового) строя обитателей края.
II. ОСОБЫЙ КУЛЬТУРНО-ХОЗЯЙСТВЕННЫЙ ТИП По С.И. Сомоготто, оленескотоводство - особый древнейший хозяйственный тип. Оленей автохтоны Северо-Востока держали как универсальное транспортное средство. Именно олень, а не якутская лошадь, являлся основой основ всей хозяйственной жизни коренных насельников края. Олень выполнял функцию своего рода «экологически чистого вездехода», пребывая в полной гармонии с природой. Оленнескотоводческое хозяйство хотя и было по меркам техносферы «примитивным» и даже «варварским» (Ф.Энгельс), но жизнеспособным. И что самое главное - безотходным, комплексным, являя собой идеал, до коего технологии XXI в. ещё расти и расти. Структурными компонентами оленескотоводства являлись оленеводство, коневодство, собаководство, рыболовство, собирательство, охота и проч. Охотились на диких коней и лошадей также, как на лосей (сохатых) и медведей. Коневодства как отрасли не существовало. Прирученных лошадей держали на подножном корму, как и оленей. Искусственных лугов, характерных для земледельческих типов хозяйств, заботящихся о повышении плодородия почвы и культивации кормовой базы не создавали до прихода русских. Оленескотоводство, в трактовке Сомоготто, следует рассматривать и как культурный, а не только хозяйственный, феномен. Уникальный культурно-хозяйственный тип с необходимостью диктовал и коммуникативную составляющую - общность языков, их эстафету, а также сходство образа жизни на всей территории Северо-Востока. Главная концентрация поселений имела жёсткую ландшафтно-географическую, природно-климатическую привязку: поселения всегда находились у травяных рек с гарантированными выпасами и определёнными границами, конвенционально сложившимися между родовыми и племенными структурами, кровно-родственными образованиями (типа патронимий?) и, вероятно, каким-то типом сельских общин на право пользования угодьями - пусть иногда и в результате кровавых стычек и конфликтов автохтонных родов и большой семейств, определяющих человеко- и оленеёмкость без ущерба для ландшафта и заселяемых территорий. Прежде всего, в анклавах долины Туймаада и Лено-Амгинском междуречье, а также в зоне Нижнего Вилюя, господствовал диалект долганского языка, переделанный с грехом пополам в XVII-XX вв. в саха-язык. Специфика безотходного оленескотоводства: она являлась фундаментальной детерминантой, определяющей особенности протогосударственного социального строя насельников Якутии и сопредельных с ней территорий, позволяющей говорить о существовании особой северной цивилизации, уникальность которой и особенности в должной мере не изучена и доселе. С.И. Сомоготто, как и Л.Н.Гумелёв, настаивал на том, что «хозяйственная деятельность тесно связана с ландшафтами и климатом обитаемых территорий», «зависимость человечества от окружающей его природной, т.е. географической среды, неоспорима» [Гумилёв Л.Н. Ритмы Евразии. Эпохи и цивилизации. - М.: Прогресс, 1993, с.299].
Интерпретируя изложенное, можно предположить, что в проблематику АСП - «азиатского способа производства» - С.И. Сомоготто первым из исследователей внёс новую объяснительную схему: «Sibirian mode of production» на базе уникального реликта - оленескотоводства, обеспечивающего гармоничное сосуществование человека и природы. С.И. Сомогото афористично сформулировал суть дела: «Если тюркоязычие привязано к хвостам луговых животных, тунгусоязычие - к лыжной палке охотника-промысловика, то в оленескотоводстве одновременно присутствовали и хвосты, и рога, и лыжные палки, т.е. все условия для сага-язычия». Этой синкретичной привязкой «сагаязычие отличалось от общего тюркоязычия как небо от земли» [Происхождение народа саха, Якутск, 1995, с.53].
Сам С.И. Сомоготто не оперировал категориями «азиатского» («восточного») способа производства, но сути сие не меняет. В принципе, такая модель могла бы существовать вечно, будучи изолированной от давления цивилизации и её техносферы, привнесённой с XVII в. извне и деформировавшей всю экологию края, неся ей неминуемый крах: с приходом промышленных и воеводских колонистов оленескотоводство стало мало-помалу распадаться, получать специализацию. А последующее искусственное насаждение колхозов и совхозов в XX столетии окончательно доконало исторически сложившуюся уникальную агросферу Якутии, неся погибель для сельского и родового уклада многих народов Евразии. Вот осмыслением каких процессов на самом-то деле занимался Сомоготто.
В дискуссиях С.И. Сомоготто был всегда весьма деликатен, хотя легко парировал все контрдоводы. Мне лишь оставалось апеллировать к «школьно-университетским» предрассудкам, т.е. весьма поверхностным знаниям, заимствованным из вторичных источников. И напротив, собеседник действительно владел проблематикой досконально. Он подкидывал мне всё новые ошеломляющие факты, о которых, разумеется, я не имел ни малейшего представления. Невольно, ловил себя на мысли: всю эту информацию необходимо обдумать. Можно сказать, что тогда (в первом разговоре со мной) он без особого труда «уложил меня на обе лопатки». Однако досады не было, т.к. тюркологией и якутологией мне не приходилось заниматься. Более того, было интересно мнение профессионала, фактически являющегося родоначальником совершенно нового направления в науке. Кто из нынешних докторов наук мог бы претендовать на это? Учёную степень доктора у нас сильно профанировали: есть настоящие доктора и «доктора». Так вот, С.И. Сомоготто абсолютно выламывался из всех дурных традиций, и полностью соответствует высокому званию учёного. Более того, он был совестью гуманитарной науки.
Уже при первом знакомстве с ним про себя отметил: его аргументация характерна именно для отечественной востоковедной школы, главный принцип которой - комплексность, привлечение материала, относящегося к различным областям знаний. Сразу обнаружилась общность интересов. Забегая вперёд, следует отметить, что общение с С.И. Сомоготто крайне обогащало. Работая на кафедре философии госуниверситета, помимо преподавания стандартных дисциплин, на меня тогдашний зав. кафедрой - Виктор Данилович Михайлов (ныне - профессор, доктор философии) возложил задачу написания программы «Культурология Якутии» (в ЯГУ не было ни кафедр культурологии, ни учебных пособий). Виктор Михайлов отправил меня на первые в России культурологические курсы в подмосковном Выхино (Институт Молодежи) на базе «Академии живописи, ваяния и зодчества» под эгидой и кураторством живописца И.С. Глазунова и литературоведа проф. Л.Я. Ермиловой (соратницы легендарного М.М. Бахтина). Данное обстоятельство и послужило поводом для последующих штудий. Ну, как я могу (помимо общетеоретической части, сопредельной с философией культуры, - кстати, никаких учебников в России по культурологии в то время не существовало), - преподавать «Общую культурологию», а тем более спецкурс «Культурология Якутии»? Пришлось спешно готовить программу, просмотреть дополнительно фольклорные, исторические и этнологические источники. Конечно, программа была сырая, недоработанная, т.к. всё делалось «с колёс». И тут вспомнилась концепция С.И. Николаева-Сомоготто, материал которого выручал, т.к. порождал некоторые дискуссии и вопросы. Кстати, та первая черновая учебная программа «Культурологии Якутии» вскоре пропала из документации нашей кафедры, что, вероятно, свидетельствовало о её тогдашней востребованности.
О себе Семён Иванович рассказывал крайне неохотно. Большей частью - о своём дяде, а фактически - «втором отце», которого он называл «Гувернёром». На мой вопрос, почему он так называет своего дядю, Семён Иванович поведал историю. А дело было так. В детстве приехал в район, в Нюрбу, дядя после полуторогодичной отсидки (с последующей реабилитацией) в Соловецком лагере по «Олёкминскому делу». Привёз свежие новости из далёкого Якутска. Он, так сказать, провёл «политинформацию»: рассказал родственникам о политических веяниях в Москве и Якутске, выборочно читал вслух газетные статьи, в том числе прочёл и стихи. Маленький Сомоготто тоже присутствовал. Через некоторое время дядя Алас решил побеседовать с племянником о житье-бытье: что да как, что знаешь, что можешь? К всеобщему удивлению, Сомоготто продекламировал только что прочитанные дядей стихи. Все присутствующие были несказанно поражены: каким образом пацан смог выучить стихотворение - да ещё на непонятном ему русском языке? Алас сразу всё понял, признав в племяннике родственную «гуманитарную» душу: оба обладали феноменальной памятью. Было решено, что отныне дядя возьмет на воспитание способного племянника. Так началось домашнее обучение парня, у коего появился собственный «гувернёр», а единомышленник. И не просто, но как выяснилось впоследствии, эмиссар тунгусо-якутского рода Сомоготто, в котором были намешаны также славянские (польские), так и еврейские корни.
Главная установка, кою внушил «Гувернёр», делясь своим опытом с Сомоготто: «Учи языки, они не только средство общения, но и способ самовыживания. Со знанием языков ты нигде не пропадёшь! Это знание всегда прокормит тебя. Языки - содержит в себе кормящее начало». Сам Алас до революции работал с кавказскими (чеченскими и армянскими) контрабандистами, меняющими спирт на золото и скрытными тропами перевозящими драгметалл из бодойбинских приисков в Японию и Китай. Главная функция, выполняемая Аласом в ватаге контрабандистов - толмачество: он изучил несколько диалектов китайского языка, знал кавказские языки, а на о-ве Макао овладел даже голландским языком и мастерству карточной игры, т.к. колония в Макао являлась в то время своего рода азиатским Лас-Вегасом.
Уже когда С.И. Сомоготто был студентом Ташкентского университета, «Гувернёр» советовал, тревожась за судьбу племянника:
- Ни в коем случае не возвращайся в Якутию. Там тебя как учёного «сожрут» с потрохами. Сам рад не будешь!
Отчасти, предсказание сбилось. Волею обстоятельств С.И. Сомоготто вынужден был вернуться в Якутию, т.к. его об этом попросила его мать. Разумеется, сотрудников ИЯЛИ ЯФСО АН СССР раздражала недюжинная эрудированность С.И. Сомоготто, вернувшегося на родину отнюдь не с пустыми руками, а с опытом зрелого учёного и богатыми результатами полевых исследований, обширная география которых говорила сама за себя - нечерноземная Россия, Средняя Азия, Кавказ. Так что рассчитывать на благожелательную поддержку коллег ему особенно не приходилось. Всему виной - банальная ревность недоброхотов. Уж они-то никак не могли простить Семёну Ивановичу его компетентность во всём. Умение мыслить самостоятельно, не по готовым образцам, воспринималась как фронда и проявление высокомерия, как дерзость. И не его вина в том, а тех, кто самостоятельно мыслить неспособен. По идее, именно их, нужно было гнать из института. Но рассудили иначе: изгнан был именно С.И. Сомоготто. И это было правильным решением: не может Гулливер находиться среди лилипутов - всегда есть шанс кого-то раздавить, пусть и невзначай. Руководствуясь инстинктом самосохранения, поступили так, как и подобает. Стоит ли кого-то упрекать? При всём при том, на своих оппонентов-якутологов С.И. Николаев-Сомоготто никогда не жаловался. Лишь иногда в его воспоминаниях сквозила грустная ирония, коя и позволяет мне предположить: с научным сообществом было не всё в порядке. Известен его знаменитый афоризм в отношении оппонентов по сибиреведческому цеху: «Предвзятость родилась раньше самих образованных якутов»[Сомоготто С. Обычаи народа саха. Якутск: НИПК «Сахаполиграфиздат», 1996, с.34].
Как-то раз он обмолвился, что является автором двухтомной монографии под названием «Якуты», никогда не опубликованной.
- Да вы, право же, как Серошевский! Как же вы осмелились посягнуть на лавры классика?».
- Вот-вот, кое-кто из моих коллег по институту так и посчитал: мол, я оказался недостаточно скромным. Но что поделаешь, если таков объект моего интереса? Однако если бы даже название было более «скромным», оно по содержанию всё равно выламывалось из господствующих представлений об этногенезе якольцев. Не в названии дело, а в самой трактовке этногенеза. Я осмелился выдвинуть самостоятельную концепцию, свои суждения. Многим это не понравилось. Фактически, тема является «белым пятном» в сибиреведении и находится под запретом.
Уже в первую нашу беседу Семён Иванович поразил меня своим благородством. Можно сказать, ошарашил, предложив:
- А хочешь, Виктор, я дам тебе все свои рукописи и наработки?
- В каком смысле?
- А в самом прямом. Займёшься этнологией нашего региона. Напишешь диссертацию. Материалов у меня много. Я стар и почти ничего не вижу, у меня проблемы со зрением. Можешь считать меня «жителем потустороннего мира». Одной ногой уже там стою. Осталось сделать один шаг и разговаривать только с духами. А ты пока молод и мог бы стать моим единомышленником и продолжателем.
Столь лестное предложение пришлось сразу отвергнуть: этногенез - хорошо, но, во-первых, никогда я не намеревался стать этнологом, а тем более тюркологом. Во-вторых, как же это так получится, если возьму материалы, принадлежащие другому исследователю, автору оригинальной концепции? В-третьих, я уже работал в университете, а там решались несколько иные задачи.
Семён Иванович не стал возражать, но чувствовалось, что он раздосадован. Оно понятно: пожалуй, драма учёного состояла в том, что он действовал как одиночка. В борьбе с оппонентами он приуготовил для себя судьбу вперёд смотрящего. Трагедия его состояла в том, что он слишком далеко ушёл в авангард, а в охвостье тащилась сонмище попутчиков, сделавших для себя из гуманитарной науки кормушку. Идея бескорыстного служения была им чужда.
Он подчеркивал (цитирую дословно, т.к. некоторые беседы с Сомоготто по телефону мной стенографировались):
«Местные власти никогда не почитали науки. Если что-то властям не нравилось, научные труды отменяли приказным путем», «Сейчас я вынужденно не работаю, мне послужной список не нужен. Главное - служение истине, а не проблема трудоустройства», «Наука стала обыкновенной кормушкой. Сейчас наука никому не нужна. Звания и учёные степени сохранились только в России - и это плохо», «Я всегда был практичным. Поэтому не стал официально защищать докторскую диссертацию. Зачем тратить попусту время? Только ради ложной славы? Нет, главное, чтобы твои работы тебя характеризовали как учёного, а звания и степени - это вторичное. Нужно совершать прорывы, делать открытия, искать новое, а не гнаться за степенями и званиями».
III. НИЧЕГО НЕ ПРИНИМАТЬ НА ВЕРУ Семён Иванович являлся генератором многих идей и уникальных знаний. Имея физический недостаток (будучи слепым), С.И. Сомоготто был более проницательным: он видел намного дальше и зорче иных зрячих. Силы ему придавало лишь внутреннее зрение проницательного исследователя, ясновидца-прорицателя, обладающего незаурядным эвристическим даром. Отличительной его особенностью было то, что он умел экстраполировать свои обширные знания (из лингвистики, биологии, географии, этнографии, истории), перенося их в контекст текущей региональной политики, этнополитики, геополитики. Как правило, его воззрения на современные общественно-политические процессы в Якутии были критическими, жёсткими, а иногда и просто убийственными. Некоторые его определения и оценки могли бы шокировать. Не шибко он жаловал как старый советский, так и нынешний властный истэблишмент. Особенно сетовал он на действия властей в сфере идеологии, на неуклюжие новшества в государственной символике, языковой политике, отмечая вопиющую не информированность власть предержащих, кои своими инициативами в попытке соединить новое и старое, современное и традиционное лишь оскорбляли народные традиции, сами того не ведая. Нередко, идеи, первоначально высказанные С.И. Самоготто, были востребованы. Но это его не радовало: «востребованность» (разумеется, без указания авторства) сопровождалась безудержной профанацией. Так, например, отмечал, что празднование ысыаха недопустимо с привлечением «ряженных», т.н. «шаманов». Глубокий знаток шаманизма разных народов, он верно отмечал, что шаманские камлания - сакральное и магико-прагматическое дело. Ни в коем случае они не подлежат широкой огласке и театрализованным шоу, которые с развитием СМИ и режиссуры стали распространенным явлением, пусть и антинародным.
Сомоготто учил: «Шаман - своего рода изгой общества. Общение с ним - вынужденная необходимость лишь для больных, ищущих исцеления. Появление шамана на массовых сходках в древности расценивалось как неслыханная дерзость, т.к. публичные шаманические камлания способны навлечь на здоровых людей страшную беду, шаманскую болезнь - «эттэтии» или послужить проклятием. Не случайно, женщин и детей как наиболее впечатлительных, эмоциональных никогда не допускали на камлания. Современные руководители этого не понимают, не знают традиций».
Семён Иванович интересовался шаманизмом ещё в студенческие и аспирантские годы. Более того, в Средней Азии он посещал т.н. «тайные шаманические университеты». Он рассказывал, что располагает конспектами лекций. Все записи в целях конспирации шифровались им. По этому поводу сетовал: теперь вряд ли эти тетради подлежат дешифровке, т.к. у автора начались проблемы со зрением, а ключ к шифру знал только он.
Между тем, «Гувернёр» предупреждал своего ученика Сомоготто: «Какого чёрта ты интересуешься шаманами? Не лезь к ним! Они сами глубоко больные люди и могут наложить порчу на любопытствующих!». Но пытливый Сомоготто всё-таки ослушался дядю. Он нашёл свой особый способ общения с шаманами, выйти на контакт с которыми без ущерба для себя было непросто, т.к. праздное любопытство могло быть наказуемо и предполагало опасность. Вступая в контакт с шаманом, этнолог обязан показать не просто искренность и уважение по отношению к респонденту, но и достаточные познания и навыки. Полноценный диалог, как правило, препровождался ироничным вопросом шамана: «А что ты сам можешь, что знаешь?».
С.И. Сомоготто к тому времени уже кое-что мог и знал. Выручали комплексные знания из обычаев шаманизма у народов отечественного и зарубежного Востока, а также Восточной Сибири. Лишь спровоцировав интерес местного шамана о деятельности «коллег» из других регионов, можно было рассчитывать на ответную информацию. И напротив, если новоявленный учёный-исследователь проявлял неуважение и высокомерие к шаману, то мог очень даже сильно поплатиться за это небрежение. Так, например (если верить С.И. Сомоготто) произошёл интересный случай с известным этнологом Г.В. Ксенофонтовым автором книги «Урангхай-сахаллар»:
- Был случай, - рассказывал Сомоготто: Г.В. Ксенофонтов как председатель уездной управы, используя своё служебное положение, вызвал по повестке одного из тунгусских шаманов к себе в кабинет. Шаман явился к «господину начальнику» и спросил: «Начальник, в чём я провинился!». Начальник ответствовал: «Я вызвал тебя не за провинность, а чтобы ты мне рассказал о мире шаманов, об их практике». Любопытство этнолога-юриста было удовлетворено сполна: в наказание за дерзость он был награждён «шаманской болезнью» (легкой формой шизофрении). Вся жизнь (как личная, так и общественная) у Г.В. Ксенофонтова пошла наперекосяк и кончил он трагически.
Кстати, С.И. Сомоготто рассказывал, что в период репрессий 30-х гг. он вместе со своим дядей Аласом («Гувернёром»), неспешно коротая вечера при свечах, штудировали запрещенную монографию «врага народа» Г.В. Ксенофонтова «Урангхай-сахаллар». Важно подчеркнуть, что они знакомились с этим исследованием критически, отмечая как достоинства, так и недостатки. Алас не отказывал себе в удовольствии отметить те места, где Г.В. Ксенофонтов ошибался или допускал неточности. Безотносительно к содержанию критического разбора, важно отметить, что уже и тогда Сомоготто усвоил для себя важнейшее качество учёного: никогда не доверять печатному тексту, не принимать то или иное суждение на веру.
IV. ОТ СОЛНЕЧНЫХ АЙЫЫ - К БЕЛЫМ ДЬЯВОЛАМ Иногда Сомоготто пытался повлиять на мои позиции. Например, после моей публикации статьи о В.Ф. Трощанском - родоначальнике террористического крыла "Земли и Воли" [Террорист-троглодит // «МК в Якутии», №18(248), 05-12.05.04, с.20.] - с комментариями о книге «Эволюция чёрной веры (шаманизма) у якутов» - у нас возникали некоторые дискуссии:
- Вот, ты в том-то и в таком-то вопросе не прав. А там ты и вообще совершил ошибку!» - огорчался Сомоготто.
- Ох, Семён Иванович, а почему бы иногда и не сделать ошибку? Моё авторское право: как хочу, так и заблуждаюсь, ошибаюсь. Кроме того, это ваши коллеги из ИЯЛИ ранее и пальцем не пошевелили, чтобы хоть как-то осветить деятельность российского террориста Трощанского!» - возражал я.
Впрочем, взаимное пикирование носило доброжелательный характер. Сомоготто, всегда щедрый на похвалу, благосклонно делал оговорки:
- Ладно, кое-где ты допустил неточность и нелишне бы всё-таки подумать о том, как сделать так, чтобы её (эту ошибку) исправить. Жалко, что ты не посоветовался со мной. Но в общем и целом, твоя публикация сносная», - резюмировал он.
Сомоготто считал, что Василий Филиппович Трощанский, как и некоторые члены ссыльнопоселенческой таттинской общины этнологов, скверно владел саха-языком. Отсюда неточности. Местные информаторы, желая прихвастнуть, иногда просто присочиняли и привирали, стремясь показать традиции и обычаи своего народа в самом лучшем свете. Чужак-иноверц В.Ф. Трощанский некритически всё записывал, приписывая «якутскому» шаманизму то, что на самом деле являлось шаманизмом палеоазиатов, коренных народов Севера. Впоследствии родилась ошибочная версия о том, что будто бы «якутский» шаманизм уступал шаманизму малых народов Севера. А на самом деле, существовал только шаманизм малых народов Севера. Всё остальное - плагиат, вернее, кросс-культурные взаимодействия, помноженные на огромное влияние православия. Одним из самых сильных тезисов Сомоготто является утверждение о том, что чисто якутского шаманизма никогда не существовало, а православная его модификация вторична и непоследовательна: копия всегда далека о оригинала. Подражая православным священнослужителям, одетым в белые одежды, появилось и т.н. «белое шаманство», абсурдно называющее себя «айыы ойуна» - это словосочетание С.И. Сомоготто переводил дословно: «белый дьявол», «божий дьявол»: («ойун» - на языке сага, «йунг» - на угро-самади) - «живой дьявол» (по якутски - «тыыннаах абааhы»). Таким образом, «айыы ойуна» - профанатор-сатанист, предавший собственно шаманство, называя последнее «чёрным». «Белое шаманство», желая внешне походить на духовенство, отринуло старую внешнюю атрибутику (бубны и колотушки, плащи с брякунцами), совершив сущностное предательство: отказавшись от функций изгнания бесов и отосутства, а заодно и от элементов языческого вероучения в его консервативной традиции. По мнению С.И. Сомоготто, «это означало отказ от шаманского звания вообще», «публика их не признала и не подпустила к ысыахам и свадьбам, ибо появление на таких торжествах любого шамана, хоть золотого, обычаи продолжали считать проклятием». Да и вообще, народ инстинктивно понял: новоявленные эмиссары дьявола не могут изгонять бесов, ибо это одна и та же шатия-братия. Вот почему тянулись либо с чистому православию как к новой привлекательной религии, либо оставались на прежних консервативных традициях первоначального пешего (дирингового) шаманизма, несовместимого с вероотступничеством и дьяволиадой «айыы ойуна». Да и не к религии апеллировали «айыы ойуна», а к воеводческой власти с её прерогативами и привилегиями.
В своей первоклассной религиоведческой монографии «Два язычества народа саха» С.И. Сомоготто, в частности, утверждал: «После прихода русских лекарское шаманство и народное обрядовое язычество постепенно пошли создавать общий шаманизм не прежнего языческого толка, а «шаманизм православный». Именно только с этим «православным шаманизмом» и имели дело якутоведы и шаманисты. Его они выдавали за «исконно якутский шаманизм», не замечая православную начинку. Приход русских вызвал в Якутии такую же бурную перестройку во всех сферах жизни, как и сегодня». Началось «самодеятельное боготворчество», подражательство - нечто среднее между русским и якольским, помноженное на наследие многих народов Сибири. Это наследие т.н. якутский (оправославленный) шаманизм попросту заимствовал, выдавая чужое за своё. А на поверку получалось ни то - ни сё, ни рыба - ни мясо. Православный шаманизм - «оригинальная смесь православия с местным язычеством». Вместо дуальной космологии старых миров (Земли и Неба), появилась идея тринитарности: привнесены в олонхо три библейских мира - подземный, срединный (Орто Дойду) и в верхний».
Вся дьяволиада конного последиринговского олонхо на поверку оказалась списком позднейших заимствований, подчиненных миссионерским задачам православия: «адьярай» - от библейского Израиль, «дьаабал» - от европеского «дьявол», «илиэhэй» - от русского «леший», «суллукун» - от западно-сибирского «шулюкин» («водяной»), «кээлээни» - от чукотского «кэлэ», «дэриэтинньик» - от искаженного «еретик»; «йунг» , «абаhы», «аба+чи» - от угро-самодийского «мёртвый человек», «анатипод жизни» и т.д. Спрашивается, а куда же запропастились дьяволы тех, кого ныне называют современные правители Якутии называют «саха»? Нет ответа (за исключение трактовок С.И. Сомоготто).
То же можно сказать в отношении пантеона: его не существовало вовсе. Например, «Илбис» и «Оhуй» - от угро-самодиского «производственная травма»; «Дьылга» - от сага-язычного «Дьыл» (т.е. «зимовка», «перезимовать»); «Чынгыс+хаан» - от енисейского сага-языка - «жесткая кровь»; «Эр Соготох» - от угро-самоди (т.е. «изначальный мужчина», «первочеловек»; «Одун+хаан» - «кровь племени Одул», «Эллэй» - от «Элэ+йи» (т.е. «изначальный мужчина», «первочеловек»); «Омогой» - «тесть» (т.е. «отец жены»); «Ынахсыт» - «коровник»; «Иэйиэхсит» - «эротичность», «сексуальность»; «Хатан Тэмирийэ» - «брызгать огневыми углями»; «Дьэhэгэй» - «перебродивший кумыс».
С.И. Сомоготто отмечал: «Крещение детей, отпевание покойников и венчание брачующихся безоговорочно попали в руки церкви из-за невиданной для язычников привлекательности самих обрядов и незанятости их местной религией. Крестя новорожденных, священнослужители провели полное уничтожение языческих имен и среди взрослых. Утратив имена, аборигены практически выкинули вон свои этнические лица».
Монографию «Два язычества народа саха» следовало бы рекомендовать в обязательном порядке для изучения как ценного религиоведческого, этнолого-культурологического пособия, которое блещет явной новизной, необычностью, оригинальностью, а самое главное - доступностью изложения, даже для неподготовленного читателя. Обстоятельно и многосторонне раскрыты многие языческие угро-самодизмы, давшие основу для категориального осмысления базовых понятий, которыми оперировали диринговцы - автохтоны Якутии. Среди этих понятий такие как «иччи» («йи+чи» - анимистическое отражение сознанием человека витальных проявлений природы); «кут» («ку» - человек, «ку»+«т» - фетишистское и анимистическое представление о человеке в трёх его посмертных элементах: воздушной, водной и земляной); «сюр» («сю» - тень живого существа); раскрыта дуальность двух начал: материнского («ийэ») и отцовского («кут»); «айыы» - не божество, а все души живых существ: люди, звери, птицы, рыбы, гады, имеющие тень («кут»); «юёр» («уэр») - дьявольское начало, отрицание жизни.
V. ОЛОНХО - ОБЩЕЕ НАСЛЕДИЕ Не менее сенсационными были и взгляды С.И. Сомоготто на происхождение Олонхо, кое претерпело радикальные исторические трансформации. По Сомоготто, с упрочением Якутского воеводства связано изменение отношения к оленескотоводству, распад которого повысил роль коневодства. Как следствие, получил развитие такой культурный феномен как «нимнгакан» («конное олонхо»). Оно откорректировало сюжеты в сказаниях об угосамодийском первочеловеке Эр Соготохе, Элэ Йи и юкагирском Ала Йи. Сам термин «олонхо» возник из самадийского «ала+н+ко», т.е. «аланко» («первочеловек», или Адам). Подчёркивая место рождения, этот термин «аланко» - «олонхо» употребляли лишь долганы и якуты. «Улигер», «гесер» - у монголоязычных или «алыпты», «алп» тюркоязычных не использовались. И в этом дополнительное доказательство несостоятельности мнения о том, что олонхо якобы тюркоязычно и монголоязычно.
Первоначальное олонхо было невоенизированным и пешим, а не конным. Олонхо неотъемлемо принадлежало всем палеоазиазийцам, мифологические и фольклорные источники коих повествовали о прародителе Небесном Лыжнике, преследующем в мареве Млечного пути мифического быстроного оленя. Вместо лыж на его ногах были надеты снегоступы - крестовины, обтянутые кожей, впоследствии ставшие прообразом шаманского бубна. С приходом промышленных и воеводских людей всё изменилось: разрушение уникального культурно-хозяйственного типа - оленескотоводства - повлекло отпочкование от него коневодства культивируемого русскими (гужевой транспорт и вооруженная конница у казаков), спровоцировавшими за собой в XVII в. собственно этногенез якутов-якольцев как некоего «административного субэтноса» на основе синтеза палеоазийского полиэтнического субстрата, культурных взаимовлияний и российской государственности. Соответственно, конное олонхо, хронологически совпавшее с приходом русских, тоже приобрело военизированные черты: «Пеший шаман олонхо, сев на коня, вдруг вооружился до зубов: облачился в латы, взял в руки охотничье ружьё». Столь резкую метаморфозу С.И. Сомоготто объясняет неизбежным следствием деятельности воеводческой администрации, проводимой ею ясачной политикой, шертованием ранее необъясаченных родов. Косвенным доказательством является детская игра «аатын ылыы» («отнять имя») или «даам биэриитэ» («взять дань-ясак»): «Дети явно превратили в игру будни времен «кыргыс уйэтэ» (войн «за отнятие имени», объясачивание населения), т.е. фольклорная военизация конных олонхо как явно вторичное явление могла отразить лишь именно такой «кыргыс». Попытка же задним числом архаизировать конное олонхо отсылками на древние и средневековые войны степняков и «ордынцев» не может считаться убедительной, т.к. не подтверждается никакими источниками.
Нарочитая брутальность конных олонховских сюжетов (XVII-XXвв.) лишь подменила фольклорно-мифологические представления пешего олонхо о магии шамана-воителя, противостоящего посредством волшебства необузданным силам природы. Шаман вдруг превратился в богатыря, силы природы - в антропообразных существ («абааhы»), которых при известных фантазиях можно было представить ханами, беками, курбаши, падишахами, выдавать Атиллу (а там, глядишь, и короля Артура) за истинных якобы якутов. Быть может, проордынские фантазии нынешних «тыгынидов» и прибавляет кому-то из них чувство самоуважения, однако уводят проблемы этнической самоидентификации не в ту степь.
С.И.Сомоготто не считал олонхо собственностью только якутов-якольцев. У современных якутян складывается ошибочное представление о том, что будто бы якуты единственный-де «олонховский народ». Популяризаторы олонхо закрывают глаза на явную, кричащую трёхязычность имен двух главных олонховских персонажей. Например, персонажи женщин: «куо» - тунгусская лексема, «кыыс» - якутская, «дева-лийэ» - русская. Или персонажи мужчин: «омолгиеоургу» - тунгусская лексема, «улохан» - якутская, «богатырь» - русский монголизм. Кроме того, не может быть признано превращение олонхо в особый эпический жанр бытовых повестей, социальных сказок, ибо в последних увеличивается количество персонажей за счёт генеалогии, родовых связей. Да вот беда, в олонхо таких связей совершенно не наблюдается. Заслуга С.И. Сомоготто в том-то и состоит, что его логически выверенная концепция этногенеза у автохтонов, выяснения выдающейся роли, места и значения оленескотоводства на Северо-Востоке, а также трактовка послерусской трансформации шаманизма ставит предел подобным выдумкам.
VI. ЭСТАФЕТА ЯЗЫКОВ: НЕДОСТАЮЩЕЕ ЗВЕНО Сомоготто трепетно относился к языкам. Дома у него стоял шкаф с книгами. Каково же было мое удивление, когда я обнаружил, что полки забиты одними только лингво-словарями - редчайшие коллекции. И не случайно: учёный специализировался в сравнительном языкознании, осуществляя поиск дополнительных доказательств своей концепции. Он отмечал: «Язык сам должен говорить о себе» [Обычаи народа саха, с.34]. Так ведь сия фраза перекликалась с тезисом Мартина Хайдеггера: «Язык - это обиталище бытия, голос бытия, дом бытия»[ Хайдеггер М. Время и бытие. - М.: Республика, 1993, с.259-273]. Но Сомоготто, в отличие от экзистенциальной хадеггеровой зауми, был практичным: всю жизнь только тем и занимался, что «вслушиваться» в одинокие монологи и многоязычие мёртвых и живых наречий, пытаясь осмыслить ностратическую метафизику Ойкумены - нашего общеевразийского дома, понять трагическую неприкаянность и бездомность её насельников.
Существует точка зрения, согласно которой именно дядя Алас («Гувернёр) сподвиг Сомоготто на мысль о связях саха-языка с угро-самодийскими языками. Что ж, возможно, это в каком-то смысле и верно. Однако впервые обосновал тезис о межязыковых связях именно С.И. Сомоготто, а впоследствии и его единомышленник - белорусский поэт и историк И.А. Ласков (монография которого о топонимике, о фино-угорских языковых контактах с якутским языком до сих пор не опубликована, - зато, в последние годы неожиданно появились «выдающиеся» топонимисты, кои спешно эксплуатирует тему Сомоготто и Ласкова, как бы в благодарность, «покусывая» последних в своих публикациях).
Важно подчеркнуть, что выдающийся вклад Сомоготто, несмотря на повышенную дискуссионность темы, состоит и в том, что он первым из филологов выдвинул предположение о первоистоках саха-языка, квалифицируя его как долганский диалект с примесью последующих иноязычных вкраплений. Он выявил три сагайских ветви, три сага-язычия: 1) абаканскую - самую древнюю, 2) долгано-таймырскую - срединную, 3) долгано-якутскую (т.е. собственно «якуты», или «долгане здешние») - самую молодую. Сагайцы (уго-самодийцы, дислоцировались в Минусинской котловине), они дали первоначальный импульс языковой эстафеты (важно отметить!) по линии «Запад-Восток», т.е. вопреки трафаретным трактовкам современных «тыгынидов», зомбированных золотоордынским вектором «Восток-Запад», а также «Юг-Север», пытающихся во что бы то ни стало доказать южное происхождение якутов.
Заслуга С.И. Сомоготто в том, что он, во-первых, выявил недостающее звено в общей цепи языковой эстафеты - долганский сага-язык как посредник между древним абаканским и молодым якутским сага-языками; во-вторых, доказал, что в двух диалектах долганского языка (турхано-таймырской и вилюйско-ленской) решающую роль на становление якутского сага-языка оказал вилюйско-ленский диалект (а ранее ошибочно считалось, что вилюйско-ленская ветвь является диалектом якутского языка); в-третьих, показал выдающуюся роль оленескотоводства в исторической эстафете трех сага-язычий по вектору «Запад-Восток»; в-четвётрых, подтвердил тезис, согласно которому оленескотоводческим языкам была абсолютно безразлична этническая принадлежность, т.к. «кормящая функция языка» в сибирской цивилизации индифферентна к своим этническим субъектам; в-пятых, обосновал тезис о том, что последующая утрата «кормящего начала языка» обусловлена дефицитом кормовой базы и давлением иной цивилизации (российской); в-шестых, давление российской цивилизации спровоцировало формированию якольского админстративного этноса сборщиков ясака в XVII в.; в-седьмых, исследованы основные предпосылки этногенеза якутов на основе комплексного анализа ностратических формул этнонимов (т.е. ностратики - гипотезы о родстве языковых семей), топонимов, гидронимов, а также родового и племенного состава насельников Северо-Востока.
